Безотцовщина

Когда отец уходил на Финскую войну, в нашей семье было шестеро детей, а когда пошёл на Великую Отечественную, в 1941 году  родился я, седьмой ребёнок. Вот тогда на мою мать, Зою Захаровну, выпало большое горе: надо было думать, как прокормить всех семерых. Жили мы тогда в деревне Монастырцы  Махнёвского сельского совета.

В эти военные годы кем только она не работала: свинаркой, дояркой, телятницей и за овцами ухаживала, чтобы прокормить нас, детей. А тогда нужно было, если семья держала корову – сдать молоко, держишь кур – сдать яйца, за овцу – шерсть, на всё были налоги, себе практически ничего не оставалось. Все понимали, что идёт война и нужно кормить армию. В таких условиях мы, дети и взрослые, полностью перешли на подножный корм: крапиву, лебеду, щавель, борщевик, клевер, моховик. Четверть молока от коровы несли на базар, там продавали, а потом с вечера занимали очередь за хлебом и так по очереди за ним ходили. Хорошей одежды у нас не было, только портяная, на ногах  лапти. Кстати, лапти носили только весной и осенью, когда было холодно, а так ходили босиком до самых холодов.

Матери некогда было за нами смотреть, она была вся в работе, вставала чуть свет и ложилась, когда темно, а мы выживали как могли.  Тогда не было даже мыла, чтобы поддерживать себя в мало-мальски чистом состоянии, пользовались одной водой. За лето ступни на ногах, бывало, так потрескаются от грязи, что потом мы не могли порой ходить.

Даже совсем маленькими (я помню себя с 3-х летнего возраста) мы помогали матери в работе и к вечеру так уставали, что  забывали про всё на свете. Когда мы всё-таки находили время и возможность помыться в бане, то набирали золы и заливали её водой, вот этим и мылись.  Портяное бельё  снимали с себя и прожаривали в большой печи, потом полоскали в реке, затем  снова клали в печь и пропаривали. Только после этого катали на вальке, а затем уж  надевали на себя.  Несмотря на это,  всё равно заводились вши.  Лапти мы  подшивали кожей деревянными гвоздями, а ещё делали колодку. Весной или осенью, когда сыро, чтобы ноги не промокали, брали брюшину от зарезанных животных и обматывали ею ноги.

Ели мы фактически одну траву, от неё у нас были большие животы, а тело само было худое. Когда созревали хлеба, в первую очередь, начинали  убирать рожь. Когда её молотили, мы ребята всё время бегали на гуменник (молотильный ток). Прибежим и возьмём в карманы ржи, а взрослые нам говорили: «Много-то не берите, надо государству сдать». Эти слова я запомнил на всю жизнь.

Незаменимыми помощниками женщин и детей в хозяйствах были лошади.  Однажды случилось несчастье – самого лучшего коня в деревне Воронка задрали волки.  Мы долго не могли его найти, а когда наконец-то нашли его тело в овраге, его уже начали точить черви, но всё равно мы  забрали  останки и поделили мясо на жителей всей деревни, с этого немного и поправились.

Во время войны диких животных в лесах было очень много, так как их никто не пугал, ведь деревнях остались стар да мал. Так, лоси могли ходить вместе с коровами. Мать всегда нам напоминала о том, что когда пойдём пасти, к диким животным не подходить.

Кончилась война, мужики стали приходить с фронта, появились ружья, звери стали вновь бояться людей. В семьях, куда вернулись мужья и отцы, была радость, а у нас горе –  отец погиб в 1942 году. И таких, как мы, было много. Именно с такими безотцовщинами мы договаривались подглядывать в окна к тем, у кого мужики вернулись с войны. Нам было жутко интересно узнать, что они едят. Когда видели, что едят мясо (мужики отстреливали диких животных) у нас слюнки текли. Посмотрим на чужую еду и идём к реке. Наберём клевера, щавеля, моховика, а ещё ели шишку тёмно-коричневую и глину, от которой у нас весь рот был грязный. Но несмотря на это, мы не озлобились, говорили сами себе: придёт и на нашу улицу праздник. 

Когда пришла пора идти в школу, сперва учились в деревне Мазни. Писать было нечем и не на чем, от того писали на газетах  и на том, что под руку попадётся. На четыре класса была одна учительница.  Уже позднее построили школу до 4-х классов в Бессоликах. Ходить  в школу было не в чем. От портяных штанов, которые шили вручную, оставался большой рубец, так как пока идём в школу,  натирали промежности до крови. Мы даже просили девочек идти впереди нас, а сами снимали штаны и шли голыми, чтобы не было больно.

Мать тогда не смогла вынести наших мучений и  поехала в Ленинград для того, чтобы что-нибудь купить нам из одежды. (Снабжение в Москве и Ленинграде было лучше, чем в Кирове и там всё было дешевле). Но даже там денег у неё хватило только на то, чтобы купить нам  женские трусики. Она перекрасила их в чёрный цвет и мы с удовольствием их носили и были довольны, что ничто не трёт.

Старшего брата забрали в ФЗО ещё, когда ему не было 12 лет. Мы же, мелюзга, из школы придём, а взрослые уже ждут, чтобы мы шли на ток гонять лошадей. Нужно было крутить  молотилку, так как работать совсем некому было. Ходишь по кругу за лошадями и до того устаешь, что с ног валишься. Чтоб не падал, посадят на лошадь, а оно и того хуже –  лошади все костлявые были и из-за этого всю пятую точку  смозолишь, а потом не знаешь, как в школу идти.

Нам, мальчишкам, нравилось, когда начинался сенокос. Мы тогда уезжали на отъездные луга за Сезенево. Готовились к ним заранее: замачивали телеги в реке, чтоб колёса не рассыпались, ведь они были на деревянном ходу. Уезжали из трёх деревень – Монастыри, Басы и Ерши. Жили дружно в специально построенных шалашах, работали ответственно и на совесть. Нам нравилось, что ели все из одного котла. Нам варили суп три раза в день, а работали с самого раннего рассвета, пока была сырая роса. А потом, если нет дождя, идём метать сено, пока солнце не зайдёт. Выкашивали каждый кустик, ничего не оставляли. Когда заканчивали косить для колхоза, уезжали домой заготавливать сено для личного подворья. 

Хорошо запомнил наших замечательных женщин-тружениц,  это Ольга Дерягина, Домна Тимофеевна Городилова и Анюта Никулина из Ершей. Анюта Никулина  умела делать всё и жалела нас, детишек. Мне она говорила: «Ты большое покосиво не бери, тебе ещё жить надо,  ты ещё мал». Сама попробует литовкой покосить, если видит, что та плохо косит, то подточит или отобьет. Если сено мечут и она видит, что стог не так стоит, придёт и поправит. С собой брали обед: бутылку молока, яйцо, пучок лука и хлеб. Садились обедать все кружком. Кто хорошо работал, тому Анюта давала дополнительное яйцо. Похвале и этому дополнительному яйцу мы очень радовались.

Сейчас, после стольких прожитых лет, как никогда хочется встретиться с моими сверстниками, у которых с войны не вернулись отцы и которых матери в неимоверно тяжёлых условиях воспитывали одни. Просто сесть за стол, выпить чашку чая и вспомнить добрым словом наших родителей: погибших отцов и растивших нас в неимоверно трудных условиях матерей.

М. БЕРЕСНЕВ,

г.Зуевка

P.S. Голод и холод в военное и послевоенное лихолетье сказались на здоровье моих братьев и сестёр. Сейчас их никого нет в живых, остались только я и родившиеся после войны от второго маминого брака брат Володя и сестра Тамара.